Гитара оказалась семиструнной, но Виктора это не смутило. Однако дальше началось сплошное разочарование. Он не мог взять даже простейший ля-минор, не говоря уже о баре, пальцы не слушались совершенно. Виктор перебирал пальцами и так и сяк, но ничего не выходило. "Моторика у тела другая, — наконец догадался он. — Саблин-то гитару в руках не держал никогда, а я в его теле". Решив, что моторика дело поправимое и со временем появится сама, он продолжил терзать гитару, решив ее для начала настроить. Но и тут его ждало разочарование. Звуки казались совершенно одинаковыми, струны вроде как звучали в унисон, но выдавали какую-то какофонию. Он сидел почти час извлекая из инструмента хриплые дребезжащие звуки и в итоге плюнул. Если разучить аккорды и научиться ловко перебирать пальцами еще было возможно, то чем заменить отсутствие музыкального слуха? Расстроенный, он бросил гитару обратно на койку, та обиженно загудела. Вариант прославиться, распевая чужие песни, накрылся медным тазом. Еще можно было попробовать стать поэтом. Навспоминать кучу стихов и песен из будущего, и выдавать их за свои. Однако такая слава Виктора как-то не прельщала. Посидев еще немного и обдумав свое положение, он решительно направился на аэродром. Благо идти было недалеко.
Аэродром был небольшой. Весь в снегу, он представлял собой укатанную полосу на краю бывшего колхозного поля, с двумя самолетными стоянками и наспех сооруженными капонирами. Каждая эскадрилья базировалась на своей, поэтому стоянки так и назывались: первая и вторая. Сейчас аэродром был пуст, все самолеты были на задании и эта, притрушенная серым снегом пустота, действовала на Виктора угнетающе.
У входа в КП он неожиданно встретился с командиром полка, подполковником Мартыновым. Командира в полку не любили. Этот, некогда храбрый летчик, герой войны в Испании, сбивший там шестерых фашистов и заслуживший орден Красного Знамени, сейчас потихоньку спивался. В дела полка он вникал слабо, поверхностно, переложив почти всю работу на комиссара и командиров эскадрилий. Периодически его дрючили из дивизии, он на некоторое время бросал пить и имитировал деятельность. Как правило, это ни к чему хорошему не приводило и, к счастью для полка, длилось недолго. Летал он очень мало, видимо полагая, что он свое уже отвоевал, пусть теперь воюют другие, МиГа же откровенно побаивался, предпочитая изредка совершать вылеты на ‘утенке’ – УТ-1.
— Здравия желаю, товарищ полковник, сержант Саблин, прибыл после лечения, готов к полетам!
— А! Саблин! Быстро ты… быстро… Здоров, значит. А что доктор говорит?
— Так точно, здоров. Доктор говорит, что пахать можно!
— Это хорошо… хорошо. Ну иди в эскадрилью… Хотя … Отставить! Погоди-ка… погоди, — Мартынов задумался. — Там, на стоянке, стоит восемнадцатый МиГ, видишь? Вот давай, бери его… сделай пару кругов над аэродромом и садись. Потом взлетай снова и пилотаж, пилотаж выполни. Десять минут тебе на пилотаж, не больше. Замысел ясен? Ну давай… выполняй…
До стоянки Виктор шел как на Голгофу, едва переставляя ноги. К чему торопиться на собственные похороны? При мысли, что ему сейчас придется лететь, бросало то в жар, то в холод. Он понимал, что вроде бы летал и раньше, что тело должно помнить навыки и в принципе, он знает, как лететь… но все равно было не по себе, страшновато … "Блин, черт меня сегодня на аэродром понес. Отлетал бы завтра, с кем-нибудь на спарке, а потом можно и на МиГе пробовать – думал он".
Стоянка была почти пустая. Возле капонира стоял одинокий МиГ с большой желтой цифрой "18" на киле, да в соседнем капонире стоял другой, разобранный. К его немалому удивлению, техник Семен Павлович, здоровенный, усатый мужик, лет тридцати пяти попытался его прогнать.
— Да ты чего, Палыч?
— Вали давай, — напирал Палыч, — нечего тебе тут делать. Без приказа Шубина я тебя к самолету не пущу. Опять разобьешь. Давай, шагай отсюда! — Работающие поблизости техники, услышав перепалку, побросали работу и заинтересованно прислушались.
— Палыч, ты в натуре оборзел? — вскипел Виктор, — мне, только что, комполка приказал лететь и я полечу.
Палыч отступил. Бросил под ноги грязную тряпку и, тихо ругаясь, ушел со стоянки. Ну вот, сейчас свершится…
Виктор не торопился. Зная, что в авиации мелочей не бывает, тщательно провел внешний осмотр самолета, проверив все что можно. Судя по внешнему виду, самолет уже бывал в переделках, на фюзеляже виднелись две некрашеные латки, еще одна украшала левое крыло. Он был выкрашен в белый цвет, однако побелка где облетела, где стерлась и выступающая родная зеленая краска придавала истребителю неповторимый вид.
Самолет был заправлен и внешне готов к взлету, даже парашют лежал на сиденье. Перед смертью не надышишься. Придется лететь.
Палыч отошел, никто из техников помогать ему не захотел, так что ему пришлось самому убирать колодки и возиться с парашютом.
"Ну вот… уже скоро. Так… кабина чистая, ничего лишнего, сиденье как будто под меня подогнано. Ручка ходит легко, педали тоже… триммер на нейтрали". Виктор проверил, все было нормально, машина была готова к взлету, даже мотор еще не успел остыть после прогревания.
Появился Палыч, с независимым видом, подтащил баллон с воздухом и подключил его к системе…
Мотор зарычал, разметая всей своей тысячетрехсотсильной мощью снег вокруг, машина задрожала и Виктор, следуя указаниям Палыча, медленно порулил на старт. Вот и ракета, с КП дали добро… — Ну что же, поехали…
Он плавно подал сектор газа полностью вперёд. Мотор взревел, задрожав от переполняющей его мощи. "Так… хорошо… а теперь отпустить гашетку тормозов"… Истребитель плавно тронулся. Виктор больше не боялся, страх он был загнан куда-то глубоко, только сердце бешено колотилось и липкий пот растекался по телу. Разбег, скорость начала расти и тут машину начало вести вправо, Виктор дал левую педаль, но это не помогало, тогда, он несколько раз нажал на тормоза – самолет нехотя выровнял направление движения. Оторвалось от земли заднее колесо. Машина все сильнее ускорялась вперед… Наконец он плавно потянул рукоятку на себя и самолет легко оторвался от земли и начал неспешно набирать высоту. Он летел!